A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | В наше время, по крайней мере в развитых странах, часто бывает, что люди страстно желают, но не находят тишины. Гул машин, непрестанные телефонные сигналы, цифровые автоинформаторы в автобусах и поездах, телевизоры, орущие даже в пустых офисах – вся эта артиллерия без умолку раздражает слух. Человечество изнуряет себя шумом и мечтает о его противоположности: будь то на природе, океанской дали или в каком-нибудь санатории, где проводят время в покое и сосредоточенности. Профессор истории Ален Корбен для работы уединился в Сорбонне, а норвежский исследователь Эрлинг Кагге нашел приют в своих воспоминаниях о просторах Антарктиды. И все же, как пишет Корбен в «Истории тишины», шума теперь врядли больше, чем прежде. До изобретения пневматических шин улицы городов полнились оглушительным лязгом колес с металлическим ободком и цоканьем лошадиных подков по камню. До добровольного одиночества на пару с мобильником в автобусах и поездах звенели голоса. Продавцы газет не молчали возле стопок с товаром, а громогласно рекламировали его, как и торговцы черешней, фиалками и свежей скумбрией. Драма и опера взрывались возгласами ликования и улюлюканьем. Даже в деревенской местности во время тяжелой работы крестьяне пели. Теперь не поют. Что изменилось, так это не столько количество шума, на который жаловались и в прошлые столетия, а количество отвлекающих факторов в той пустоте, куда могла бы проникнуть тишина. И здесь возникает еще один парадокс: когда она все-таки проникает – в глушь соснового леса, в голую пустыню, во внезапно опустевшую комнату – то часто, вместо того, чтобы радовать, выбивает из колеи. Появляется страх, и ухо инстинктивно ловит любой звук, будь то шипение огня, птичий щебет или шелест листьев – только бы спастись от неведомой пустоты. Люди хотят тишины, но не так много сразу. |