A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Характерная черта нашего века, во всяком случае, в той части мира, куда проникла цивилизация, — настоятельная потребность людей в тишине и неспособность обрести ее. Гул уличного движения, постоянное пиликанье телефонов, цифровые оповещения в поездах и автобусах, какофония звуков, несущихся из работающих даже в пустых офисах телевизоров — всё это непрерывно воздействует на нас и не дает сосредоточиться. Человечество опустошает себя шумом и ищет альтернативу в окружении природы, на раздолье океанских вод или в любом укромном месте, где можно найти покой и собраться с мыслями. Попытку отстраниться от шумной действительности предприняли и профессор истории Ален Корбен, нашедший прибежище для написания трудов под тихими сводами Сорбонны, и норвежский исследователь Эрлинг Кагге, делящийся воспоминаниями о пустынных пространствах Антарктиды. Однако, как отмечает в своей книге «История тишины» г-н Корбен, вполне вероятно, что ранее мир был не менее многоголосным, чем сейчас. Перед появлением пневматических шин городские улицы оглашал цокот подков по камню и громкий лязг окованных металлом ободьев колес. До эпохи добровольной изоляции в мобильных телефонах в автобусах и поездах не смолкали разговоры. Продавцы газет не складывали свой товар в безмолвные штабеля, а во весь голос расхваливали его, состязаясь в громкости с торговцами вишней, фиалками и свежей скумбрией. В театре и опере раздавались ликующие возгласы, свист и улюлюканье. И даже сельская местность звенела песнями тянущих свою лямку крестьян. Теперь эта традиция отошла в прошлое. Произошедшие изменения коснулись не столько уровня шума, который также вызывал нарекания и в предыдущие столетия. Речь скорее идет о влиянии отвлекающих раздражителей, заполоняющих личное пространство, где могла бы поселиться тишина. И здесь вырисовывается другой парадокс. Когда тишина обволакивает вас, — в чаще соснового леса, в лишенной растительности пустыне или во внезапно опустевшей комнате — это зачастую пугает, а не радует. Страх подкрадывается незаметно, и ухо инстинктивно выискивает любые звуки: потрескивание огня, птичий крик или шелест листвы, которые спасут от этой неизведанной пустоты. Люди нуждаются в тишине, и одновременно сторонятся ее. |