A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Главной проблемой века, хотя в развитых странах, является то, что люди жаждут тишины и не в состоянии ее найти. Рёв дорожного движения, нескончаемые гудки телефонов, цифровые объявления в автобусах и поездах, телевизоры, работающие даже в пустых помещениях, - всё это является нескончаемым вмешательством, отвлекающим нас. Человечество довело себя до изнеможения шумом и мечтает о противоположном: будь то в дикой природе, в просторах океана или в каком-либо пристанище, где возможны тишина и концентрация. Ален Корбен, профессор истории, пишет со своего прибежища в Сорбонне, и Эрлинг Кагге, норвежский исследователь, из воспоминаний об отходах в Антарктиде, куда оба пытались убежать. И все же, как указывает г-н Корбен в «Истории тишины», вероятно, шум сейчас не больше, чем он когда-то был раньше. До появления пневматической шины, улицы городов были полны оглушительного лязга колес с металлическими оправами и подков на камне. До того как появилась функция добровольной изоляции на мобильных телефонах, автобусы и поезда заполняли пространство своими сигналами. Продавцы газет не оставляли свои товары в немой куче, а рекламировали их самым громким голосом, также поступали и продавцы вишен, фиалок и свежей скумбрии. Театр и опера были хаосом из свиста (освистывания) и ликования. Даже в сельской местности крестьяне пели, когда они выполняли нудную работу. Сейчас они не поют. То, что изменилось, - это не столько уровень шума, о котором жаловались и в предыдущие века, но уровень отвлечения, который вторгается в то пространство, в котором могла бы быть тишина. Тут вырисовывается еще один парадокс, потому что, когда воцаряется тишина - в глубинах соснового леса, в голой пустыне, в неожиданно освобожденной комнате - это часто оказывается более пугающим, чем приятным. Закрадывается страх; слух инстинктивно заостряется на всем, будь то шипение, щебет птицы или шелест листьев, чтобы спасти слушателя от неизвестной ему пустоты. Люди хотят тишины, но не настолько много. |