A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Тишина и тщетные попытки ее обрести — актуальнее темы для жителей развитых стран не найти. Рев моторов, нескончаемый перезвон сотовых телефонов, громогласные объявления в автобусах и поездах, круглосуточное вещание телеэкранов, работающих даже по ночам в опустевших офисах, — все вокруг заряжено энергией и не дает сосредоточиться. Человечество изнуряет себя шумом и мечтает о глуши лесов, о безбрежном океане, уединенном покое и созерцании. Историк Ален Корбин пишет в тишине своего профессорского кабинета в Сорбонне, а норвежский исследователь Эрлинг Кагге погружается в воспоминания о безграничных антарктических просторах — оба в попытке спрятаться от цивилизации. Однако, как утверждает Корбин в своей «Истории молчания», в наши дни шума не прибавилось. До появления пневматических шин городские улицы оглушало дребезжание обитых металлом колес и цоканье подков. Прежде, чем пассажиры автобусов и поездов приняли добровольный обет молчания, погрузившись в бездны своих мобильных телефонов, в дороге велись оживленные беседы. Продавцы газет, фруктов, цветов и рыбы не стояли молча у прилавков — они во весь голос расхваливали свой товар. Театральные и оперные представления сопровождались выкриками и улюлюканьем. В деревне тоже не было тишины — крестьяне пели за работой, чего в наши дни уже не услышишь. В жалобах на громкий шум нет ничего нового, однако теперь тишину вытеснили звуки, все время требующие к себе внимания. Но вот в чем парадокс: оказавшись в тиши леса, в пустыне, во внезапно опустевшей комнате, вместо облегчения мы ощущаем беспокойство. Нам становится страшно, мы цепляемся слухом за малейшие звуки, прислушиваемся к треску дров в костре, к птичьей трели, к шелесту листвы. Да, люди стремятся к тишине, но пусть она будет погромче! |