A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Характерная черта этой эпохи, по крайней мере в развитых странах, в том, что люди в ней жаждут тишины, но не находят ее. Рев машин, бесконечные телефонные звонки, цифровая реклама в автобусах и поездах, телевизоры на всю громкость даже в пустых офисах - обрушиваются на нас бесконечным потоком. Человеческая раса изводит себя шумом и отчаянно жаждет его противоположности - будь то в дикой природе, на просторах океана или в уединенном уголке, призванном дарить покой и возможность сконцентрироваться. Профессор истории Ален Корбен пишет из своего убежища в Сорбонне, а норвежский исследователь Эрлинг Кагге, вспоминая о своей работе, посвященной отходам в Антарктике, говорил, что тоже старался сбежать от шума. И все же, как указывает Ален Корбен в своей книге «История тишины», в современном мире вряд ли больше шума, чем раньше. До того, как в мире появились пневматические шины, улицы наполнял оглушающий лязг колес с металлическим ободом и клацанье подков по каменным дорогам. До добровольной изоляции с помощью мобильных телефонов, в автобусах и поездах стоял гул от разговоров. Продавцы газет не складывали свой товар в безмолвные стопки, а кричали о новостях во все горло как и продавцы вишен, фиалок и свежей макрели. Здания театров и оперы наполняли восхищенные возгласы или недовольный свист. Даже в сельской местности люди пели, ломая спины в полях. Сейчас они этого не делают. Изменился не уровень шума, на который жаловались и предыдущие поколения, а уровень разрушения, которое распространилось на места, где раньше господствовала тишина. Возникает новый парадокс, ведь там, где тишина все еще господствует - в глубине соснового леса, посреди пустыни или во внезапно освобожденной комнате - она чаще вызывает тревогу, а не чувство освобождения. Страх подбирается к человеку; ухо инстинктивно цепляется за любой звук, будь это шипение огня, птичий щебет или шорох листьев - любой звук спасает нас от этой неизведанной тишины. Люди хотят тишины, но не настолько. |