A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Отчаянный поиск тишины и невозможность найти ее превратились в бич современной эпохи – во всяком случае, в странах развитого мира. Рев машин, беспрестанно звонящие телефоны, автоматические голоса объявлений в автобусах и поездах, телевизоры, орущие даже в пустых офисах, обладают неистощимой энергией и отвлекают внимание. Человеческий род изнуряет себя шумом и движется в диаметрально противоположном направлении: в глушь и на просторы океана в поисках убежища для погружения в безмолвие и созерцание. Об этом пишут преподаватель истории Ален Корбин из своего уединения в Сорбонском университете и Эрлинг Кагг, норвежский путешественник, в мемуарах об Антарктической пустыне, куда они оба попытались бежать от действительности. И все-таки, как подчеркивает Корбин в "Истории тишины", сейчас шума меньше, чем в прошлом. До изобретения пневматических шин городские улицы переполнял оглушительный лязг металлических ободьев колес и стук подков по камням. До добровольного ухода от действительности в мобильные телефоны автобусы и поезда гудели разговорами. Газетчики не бросали свой товар безмолвной кипой у порога, а громко расхваливали его, впрочем, так же, как и торговцы черешен, фиалок и свежей макрели. В театрах и опере царил полный хаос от криков восторга и освистывания. Даже крестьяне в деревенской местности распевали, выполняя тяжелую работу. Теперь они не поют. Изменился не столько уровень шума, ведь на него жаловались и предыдущие века, сколько уровень проникновения в нашу жизнь отвлекающих факторов, ныне заполнивших ту нишу, в которую раньше могла вторгнуться тишина. Сегодня возникает другой парадокс: когда тишина вторгается – в глубине соснового бора, в голой пустыне или во внезапно опустевшей комнате, – нередко она оказывается, скорее, пугающей, а не желанной. Закрадывается ужас: слух инстинктивно начинает цепляться к любому звуку, будь то треск огня, птичий щебет или шелест листвы, - спасаясь от неведомой пустоты. Человек нуждается в тишине, но не настолько. |