This site uses cookies.
Some of these cookies are essential to the operation of the site,
while others help to improve your experience by providing insights into how the site is being used.
For more information, please see the ProZ.com privacy policy.
This person has a SecurePRO™ card. Because this person is not a ProZ.com Plus subscriber, to view his or her SecurePRO™ card you must be a ProZ.com Business member or Plus subscriber.
Access to Blue Board comments is restricted for non-members. Click the outsourcer name to view the Blue Board record and see options for gaining access to this information.
English to Russian: Passage from the translated book Man Everlasting General field: Art/Literary Detailed field: Social Science, Sociology, Ethics, etc.
Source text - English Instead of preface
What happens after life? Where are our departed friends? Are they gone forever? Are they residing in another dimension or awaiting their return to our world? Or are they still here, though not recognized by the rest of us?
This book is about the mystery of human death, our temporary departure from this world, and the possibility of our physical rebirth and spiritual resurrection. The striking thing, however, is that there is no mystery to it.
Since the beginning of time, it has been part of human nature to seek the assurance of life after death or hope for a return to life. The Ancient Egyptians, for example, believed that after physical death, the soul migrates to a newly-born body. Similar ideas can be found in the myths of Ancient India and Babylon.
But suddenly and virtually simultaneously, in about 600 BC, the focus changed, and people in different corners of the world began to seek salvation. The new question posed was, “How can one overcome death?” The answer was sought by Zoroaster in Persia; the Buddha in India; Lao-Tzu and Confucius in China; and Jeremiah, Habakkuk, Daniel, and Ezekiel in ancient Judah; as well as ancient Greek philosophers such as Phales, Anaximander, Pythagoras, Heraclitus, and Parmenides. Great minds from places as diverse as these were remarkably similar in their spiritual concerns. Sometime later sacred texts such as the Bhagavad-Gita, the Bible and the Koran contained the important knowledge concerning human destiny: life, death and the return life. Meanwhile, alchemy, the search for the philosopher’s stone, and the legends of King Arthur and the Holy Grail were only some of many attempts to find the key to everlasting life.
The European Renaissance was marked by a kind of exhilaration that had began during the fourteenth century in the Greek town of Mistra and in Renaissance Florence and later spread over major cities of Western Europe.
One great Renaissance man, Leonardo da Vinci, was probably the most eager to find the key to the mystery of human life. In his numerous experiments, which were not hindered even by the Catholic Church, he tried to determine the moment of fusion of soul and body, the point of intersection of life and death.
This new age produced new ideas regarding man’s salvation. Martin Luther, John Calvin, and Sebastian Frank, among others, broke away from the Roman Catholic Church and presented their understanding of the human right to resurrection. The solution was believed to be in man’s liberation and self-actualization.
Attempts to tackle the issue were made by philosophers as well. Descartes, Spinoza, and German classical philosophy handled the questions of man’s place in the world and liberty as the condition of overcoming death.
This issue became a subject of discussions and heated debates also in modern times, when the problem of man’s destiny came to the fore. Friedrich Nietzsche, Søren Kierkegaard, Fyodor Dostoevsky, Lev Shestov, Martin Heidegger, Paul Sartre, Frantz Kafka, Albert Camus, Martin Buber, Jacque Derrida, Jean Baudrillard, and Gilles Deleuze continued the discussion of the centuries-old struggle for immortality.
The decisive breakthrough to immortality is taking place before our eyes, but remains unnoticed. It is the technology development that led to “information revolution.”
Humanity is closer than ever to gaining the immortality it has longed for. This books attempts to shape instances of illumination from the past into sensible ideas fitting the modern picture of the world. It also offers readers an accepting attitude toward all forms of religious experience -- be it Buddhism or Christianity, Judaism or Taoism, Hinduism or Islam -- and does not consider some as higher or lower, better or worse than others. Indeed, the world’s religions hold the key to the greatest mystery of what happens after death. This mystery, the code of immortality ciphered in nature and presented in revelations through humanity’s greatest teachers, may be disclosed only if we accept all human beliefs as containing divine wisdom irrespective of the identities of the followers, or the time and geographical locations of their origins.
Translation - Russian Вместо предисловия
Что с нами будет после того, как мы завершим свой жизненный путь? Где они, ушедшие от нас близкие люди? Ушли ли они навсегда? Пребывают ли они где-то в ином мире как нематериальные сущности или ждут часа своего возвращения на землю, воскрешения к новой жизни? А может, они живут рядом с нами, сами того не ведая, не узнаваемые окружающими их людьми?
Эта книга повествует о разгадке тайны смерти человека, его временного ухода из земного мира, о возможности его телесного возвращения и духовного воскресения. Самое поразительное, что здесь нет ничего мистического.
Уверенность в продолжении существования после смерти и возвращении к новой жизни была свойственна людям уже в глубокой древности. Еще древние египтяне считали: когда умирает человек, его душа переходит в другое существо, рождающееся в этот момент. Подобным представлениям вторили мифы Древней Индии и Вавилона.
Но вдруг, практически в одно и то же время, примерно за 600 лет до начала нашей эры, в разных концах Земли люди совершенно по-новому поставили традиционные вопросы и стали искать спасения. Спасения от смерти. И везде прозвучал один и тот же вопрос, ставший общечеловеческим: как нам преодолеть смерть? На него пытались найти ответ пророк Заратустра в Персии и монах Будда в Индии, мудрецы Лао-цзы и Конфуций в Китае, пророки Иеремия, Аввакум, Даниил, Иезекииль в древней Иудее. Не остались в стороне и мыслители античной Эллады Фалес, Анаксимандр, Пифагор, Гераклит, Парменид. И оказалось, что мыслители Китая, Индии, Греции, Израиля близки друг другу по своей сущности, по своим духовным поискам.
Чуть позже благодаря усилиям индийских брахманов, откровениям Иисуса и Мухаммеда оформились и главные религиозные книги Бхагавадги-та, Библия и Коран. В этих книгах нашли отражение важнейшие сведения о предназначении человека, его жизненном пути, смерти и возвращении к новой жизни.
Алхимия, средневековое богословие, поиски философского камня, легенды о подвигах рыцарей короля Артура, стремившихся отыскать Священный Грааль чашу, в которой, согласно преданию, находилась кровь Христова, все было нацелено на поиски механизма, способного дарить человеку вечные круги самообновления.
Но и в век Просвещения человечество, полное сомнений и любопытства, продолжало искать пути преодоления смерти. Этому предшествовал своего рода взрыв, который произошел в XIV веке в греческой Мистре и итальянской Флоренции, а затем распространился в ряде городов Западной Европы. У запала этого взрыва стояла первая Академия эпохи Возрождения.
Один из учеников Академии Леонардо да Винчи был, возможно, более других преисполнен желания найти основной закон человеческой жизни. В своих многочисленных опытах, которым не препятствовала даже католическая церковь, он пытался определить момент слияния духа и плоти, искал точку пересечения жизни и смерти.
Духовные поиски начавшегося Нового Времени привели к появлению новых учений, смыслом которых был поиск пути спасения человека. Мартин Лютер, Жан Кальвин, Себастьян Франк, отмежевавшись от римско-католической церкви, представили свое понимание права человека на избранничество и воскрешение. И путь этот они видели в раскрепощении человека, в реализации заложенных в нем способностей.
Параллельно шло и философское осмысление проблемы. Декарт, Спиноза, немецкая классическая философия пытались ответить на вопрос о месте человека в мире, обретении им свободы как условия преодоления смерти.
Тема эта предмет обсуждений и ожесточенных дискуссий и в новейшее время, когда основным вопросом философии стала проблема судьбы человека. Фридрих Ницше, Серен Кьеркегор, Федор Достоевский, Лев Шестов, Мартин Хайдеггер, Поль Сартр, Франц Кафка, Альбер Камю, Мартин Бубер, Жак Деррида, Жан Бодрияр, Жиль Делез эти титаны духа били и продолжают бить в одну точку борьбу человечества за бессмертие, которая идет уже два с половиной тысячелетия.
Но как-то почти незамеченным оказался третий, решающий прорыв к бессмертию, который происходит на наших глазах. Связан он с развитием технологий и информационной революцией.
Прочитав эту книгу, вы поймете, что человечество реально подошло к обретению долгожданного бессмертия. То, что раньше представало лишь как пронзительные озарения интуиции, в этой книге приобретает форму осмысленного и соответствующего современной картине мира представления. Вниманию читателя представлен пример непредвзятого и, главное, благосклонного отношения ко всем формам религиозного опыта, будь то буддизм или христианство, иудаизм или даосизм, индуизм или ислам. Автор не сравнивает их, не выделяет среди них лучший и худший. Он воспринимает весь мировой религиозный опыт как ключ к постижению величайшей тайны человеческой судьбы после того, как каждого из нас неизбежно настигнет смерть. Тайну эту зашифрованный в природе и явленный в откровениях величайших учителей человечества код бессмертия можно разгадать, лишь приняв за аксиому наличие божественной мудрости в верованиях всех людей, независимо от их расы, ареала обитания и исторического времени, в которое творил и получал откровения тот или иной народ.
Italian to Russian: Macchinario produzione salame General field: Tech/Engineering Detailed field: Engineering: Industrial
Source text - Italian N. 01 CONFEZIONATRICE SOTTOVUOTO ATM modello VAC 40
Larghezza macchina 630 mm - Profondità macchina 750 mm - Altezza macchina 1040 mm
Larghezza utile camera vuoto 530 mm - Profondità utile camera vuoto 630 mm
Altezza utile camera vuoto 140 mm vasca 100 mm cupola coperchio
Barra saldante frontale 520 mm (utile)
Pompa vuoto 40 Mc/h
Alimentazione elettrica 380-400 V 3ph N 50/60 Hz
Potenza assorbita: 1300 W
• Realizzata interamente in acciaio Inox AISI 304 Scotch Brite
• Pompa vuoto da 40 Mc/h con evaquazione dei vapori condensati per una lunga durata
• Sistema "EVC" (Electronic vacuum control) sensore
• Display luminoso con 20 programmi memorizzabili
• Extra-vuoto a 9 livelli per prodotti ricchi di liquido
• Controllo "Stop-vuoto/salda" per prodotti liquidi
• Programma pre-riscaldo olio pompa temporizzato
• Ciclo di raffreddamento graduale saldatura buste
• Barra saldante estraibile mediante boccole argentate per una facile manutenzione e pulizia
• Taglio sfrido dell'eccedenza di busta
• Coperchio bombato stampato in spessore maggiorato per una totale garanzia di sicurezza
• Set tavolette di riempimento in PE HD bianco
• Concepite secondo le più recenti normative e direttive Europee con totale assenza di spigoli
• Kit iniezione gas inerte per atmosfera modificata protettiva
N. 01 TERMOSIGILLATRICE SOTTOVUOTO PER FRESCHI modello TSG 3
CARATTERISTICHE TECNICHE
Larghezza macchina 510 mm
Profondità macchina 730 mm
Altezza macchina 1150 mm
Peso 160 kg
Alimentazione elettrica 400 V 3 ph N
Temperatura max piastra saldante 250°
Pressione min. aria compressa 6 bar
Dimensioni max vaschetta 400 x 280 x 120 mm
Larghezza max bobina film 430 mm
Pompa vuoto 25 mc/h
Confezionamento in sottovuoto ed atmosfera modificata
Realizzate interamente in acciao Inox AISI 304 e alluminio Anticorodal anodizzato
Innovativo design ergonomico con totale assenza di spigoli
Controller COMETEC AS12100 "Microchip ®" PIC 18F 452
20 programmi settabili e memorizzabili
Sistema "EVC" (Electronic vacuum control) sensore elettronico digitale che garantisce le migliori prestazioni
di vuoto e gas in qualsiasi condizione atmosferica senza margine di errore
Concepite secondo le più recenti normative e direttive Europee
Via Don Vito Sguotti , 6 – 09013 Carbonia (CA)
Cell.3489049099 - Tel.07811983756 - Fax.1782222463 - E-Mail:[email protected]
P.iva 03081590923 - C.Fisc. 03081590923 – Reg.Imprese Cagliari n°03081590923
Cap. Sociale interamente versato €.10.000
In dotazione: numero 1 stampo universale e numero 1 contrasto a doppia cavità (taglio manuale)
OPTIONAL:
STAMPI PER SIGILLATRICI SERIE TSG3:
- Stampo fustellante a singola impronta
- Contrasto a singola cavità
- Stampo fustellante a 2 impronte
- Contrasto a 2 cavità
- Stampo fustellante a 4 impronte
- Contrasto a 4 cavità
- Stampo fustellante a 6 impronte
- Contrasto a 6 cavità
NOTE:
Lo stampo, che sia esso a piastra piana universale (con taglio del film a mano tra le vaschette) o
fustellante (che fustella automaticamente il film intorno alla vaschetta) è quella parte, nella campana
superiore, composta da piastre saldanti e da lame di taglio.
Il contrasto è la parte nella vasca inferiore (cassetto) in cui si alloggiano le vaschette da
sigillare.
Translation - Russian N. 01 ВАКУУМНАЯ УПАКОВОЧНАЯ МАШИНА ATM модель VAC 40
Ширина машины 630 мм - Глубина машины 750 мм - Высота машины 1040 мм
Полезная ширина вакуумной камеры 530 мм - Полезная глубина вакуумной камеры 630 мм
Полезная высота вакуумной камеры 140 мм ванна 100 мм купол крышки
Передняя перекладина, осуществляющая пайку 520 мм (полезная)
Вакуумный насос 40 Мк/ч
Электропитание 380-400 В 3ph N 50/60 Гц
Потребляемая мощность: 1300 Вт
• Полностью изготовлена из нержавеющей стали Inox AISI 304 Scotch Brite
• Вакуумный насос 40 Мк/ч с удалением конденсированных паров для длительного срока эксплуатации
• Сенсорная система "EVC" (Электронный контроль вакуума)
• Светящийся дисплей с 20 запоминаемыми программами
• 9-уровневый сверх-вакуум для продуктов с высоким содержанием жидкости
• Контроль "Стоп-вакуум/пайка" для жидких продуктов
• Запрограммированная по времени программа предварительного нагрева насосного масла
• Цикл постепенного охлаждения пакетной пайки
• Съемная перекладина для осуществления пайки-при помощи посеребрянных втулок для быстрого и легкого техобслуживания и мойки
• Обрезка излишка пакета
• Выпуклая крышка повышенной толщины для обеспечения абсолютной гарантии безопасности
• Комплект дощечек для наполнения в белый PE HD
• Спроектирована с соблюдением самых последних европейских нормативов и директив с абсолютным отсутствием ребер
• Комплект для введения инертного газа для создания измененной защитной атмосферы
N. 01 ТЕРМОЗАПЕЧАТЫВАЮЩАЯ МАШИНА ДЛЯ СВЕЖИХ ПРОДУКТОВ модель TSG 3
ТЕХНИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ
Ширина машины 510 мм
Глубина машины 730 мм
Высота машины 1150 мм
Вес 160 кг
Электропитание 400 V 3 ph N
Максимальня температура припаивающей пластины 250°
Минимальное давление сжатого воздуха 6 бар
Максимальные размеры бачка 400 x 280 x 120 мм
Максимальная ширина бобины с пленкой 430 мм
Вакуумный насос 25 мк/ч
Упаковка под вакуумом и измененной атмосферой
Полностью изготовлен из нержавеющей стали Inox AISI 304 и алюминия
Анодированная противокоррозийная добавка
Инновационный эргономичный дизайн с полным отсутствием ребер
Контроллер COMETEC AS12100 "Microchip ®" PIC 18F 452
20 программ для выбора и запоминания
Сенсорная электронная цифровая система "EVC" (Электронный контроль вакуума) гарантирующая наилучшие показатели вакуума и газа при любых атмосферных условиях без поля допускаемой погрешности
Спроектирована с соблюдением самых последних европейских нормативов и директив
В комплект дополнительно включены: универсальная печать-1 шт, контраст с двумя полостями-1 шт (ручная нарезка).
ПО ЖЕЛАНИЮ ЗАКАЗЧИКА В КОМПЛЕКТ ПОСТАВКИ МОГУТ БЫТЬ ВКЛЮЧЕНЫ:
ПЕЧАТИ ДЛЯ ЗАПЕЧАТЫВАЮЩИХ МАШИН СЕРИИ TSG3:
- Штамповая ножевая печать одного оттиска
- Контраст с одной полостью
- Штамповая ножевая печать с 2 оттисками
- Контраст с 2 полостями
- Штамповая ножевая печать с 4 оттисками
- Контраст с 4 полостями
- Штамповая ножевая печать с 6 оттисками
- Контраст с 6 полостями
ПРИМЕЧАНИЯ:
Печать, универсальная с плоской пластиной (с ручной резкой пленки между чашками) или ножевая штамповая (которая автоматически просекает пленку вокруг чашки)- та часть верхнего колпака, которая состоит из запаивающих и обрезных пластин.
Контраст- часть в нижней ванне (ящике), в которой находятся чашки для запечатывания.
Italian to Russian: Romanzo di Leonid Dobycin Paese N. Analizi della stilizzazione parodistica General field: Art/Literary Detailed field: Poetry & Literature
Source text - Italian Nel suo «речь на общем собрании ленинградских писателей » del 5 aprile 1936, А. Толстой, in piena campagna antiformalista, prende la parola per esaminare lo spiacevole caso riguardante Л. Добычин, autore del romanzo Город Эн , sottoposto ad un duro attacco della critica nella sede del Союз писателей il 25 marzo dello stesso anno, e scomparso pochi giorni dopo. Tolstoj pronuncia parole riparatrici rispetto alle violenti critiche dei suoi colleghi, e, nel tentativo di formulare un più corretto profilo letterario e psicologico dello scrittore, fa più di una volta il nome di M. Proust. Secondo В. Бахтин, curatore della Полное собрание сочинении и писем Л. Добычина (Санкт Петербург, 1999), l'intervento di Tolstoj aveva una doppia finalità: da una parte, «distogliere» l'attenzione da Dobycin come «principale formalista», indicando in qualche modo le qualità positive del suo romanzo (che i suoi detrattori vedevano come un nostalgico vagheggiare del periodo immediatamente pre-rivoluzionario), dall'altro lato, Tolstoj voleva indicare proprio nelle scomode amicizie letterarie di Dobycin (a partire dalla famiglia Чуковских sino a М. Слонимский и бывших Серапионовых Братьев) i suoi «sobillatori», coloro che riconoscevano la novità del suo stile, e che lo incoraggiavano a «писать как Пруст, как Франс, и т.д.». Su di loro Tolstoj pronunciò parole molto severe, insinuando al contempo l'esigenza, per la letteratura russa contemporanea, di confrontarsi con modelli letterari esterni, nuovi, come potevano essere gli ormai celebri M.Proust e J. Joyce. In questo intervento però vogliamo scremare le parole di A.Tolstoj a proposito dello scrittore di Brjansk, (essere chiamati «советским прустом» nel 1936 non era un complimento, ma un'etichetta piuttosto approssimativa), e concentrarci invece sugli aspetti del romanzo Gorod En di L. Dobycin che effettivamente suscitano la necessità di un confronto con Proust, e che sembrano con lui porsi in un rapporto di parodia. Non si tratterà, infatti, di semplici tratti e situazioni concordanti, « reminiscenze », ma di chiavi di lettura che l’autore, ci sembra, inserisce in maniera molto consapevole, sapiente, con un preciso intento ironico : egli non vuole semplicemente evocare alcuni passi/tematiche della Recherche, ma sembra farne una precisa parodia « na pochve russkoj provincii ». Nel suo romanzo Dobycin fa un ritratto della società russa di provincia negli anni immediatamente precedenti alla rivoluzione del 1917, e se alcuni critici sovietici a lui contemporanei avevano potuto interpretarlo in maniera miope, considerandolo come un ritorno nostalgico a dei « tempi perduti », esso è invece il caustico « конспект воспоминании » di un mondo soprattutto volgare e meschino, affidato alla voce di un giovanissimo narratore.
Proprio la scelta della figura del narratore, personaggio senza nome e dall’età difficilmente identificabile (sappiamo che supererà di poco i quindici anni verso la fine della narrazione, ma possiamo solo immaginare che ne abbia nove o dieci all’inizio del racconto) è una prima « spia » che avverte il lettore della novità stilistica della povest’. Infatti se da un lato D. sceglie la figura di un bambino di buona famiglia, educato, che parla e ricorda, riconducendosi così chiaramente ad illustri precedenti letterari che vanno da Infanzia di L.Tolstoj a Kотик летаев di А. Белого, in seguito appare chiaro che tale прием viene scelto dall’autore proprio perchè più volte utilizzato : è dunque possibile la sua manipolazione, cambiandone le regole stilistiche dall’interno. Se il «narratore - bambino », in letteratura è spesso un« enfant prodige » dalla sensibilità fuori dal comune, alle cui notevoli qualità intellettuali il lettore è « abituato » dalle opere sopracitate, qui tale personaggio viene caricato di altre valenze, cosicchè il lettore rimane sconcertato da un abile effetto « straniante » : Egli infatti, seppur dotato di sensibilità, è totalmente inaffidabile nelle sue impressioni sul mondo, ed è immerso in valori bigotti e comicamente meschini, quali non si incontrano certo nei suoi nobili precedenti letterari, e nei quali si rispecchia pienamente certa società russa provinciale e ignorante dell’inizio del XX secolo. Il Narratore, come noterà acutamente Viktor Erofeev, è un « маленький веселый солдатик обывательской армии, который бойко рапортует об интригах и сплетнях» della cittadina in cui vive, come fossero importanti avvenimenti degni di profonde riflessioni e dell’attenzione del bel mondo. Anche dal punto di vista linguistico l’autore lo uniforma totalmente allo sguardo degli adulti e della società « benpensante » di cui fa fieramente parte : nel racconto, egli dirà « noi » al posto di « io » ed il suo sarà per buona parte della povest’ un discorso in prima persona plurale . Proprio da questa scelta stilistica avrà inizio un « cortocircuito » letterario che da un lato farà spesso ricondurre personaggi e passi de Gorod En a citazioni letterarie, (di cui la Recherche fa grandemente parte, proprio a partire dal personaggio del bambino protagonista, figlio di un medico rispettato, dotato di sensibilità e amore per l’arte, e particolarmente solo), dall’altro se ne discosterà, riconducendole, con un brusco abbassamento semantico, a situazioni che appaioni al lettore comiche, basse, completamente de-nobiltate.
Troviamo questo procedimento stilistico, ad esempio, nel tratteggiamento della famiglia del Narratore: la madre, che egli chiama altezzoso maman, figura sicuramente nobile in altri luoghi letterari, è qui una donna ignorante e interessata, socialmente ambiziosa. Amante del denaro, ella maltratta i propri domestici e vuole assicurare una riuscita sociale al figlio, al quale inculca valori e manie volgari, degni piuttosto di una Mme Verdurin, che della inattaccabile maman di Marcel, nella Recherche. Eppure il lettore è ben costretto a notare dei parallelismi fra le vita sociale della famiglia del Narratore di Эн e quella di Marcel, ad esempio nel rapporto con la potente famiglia dei Kармановы, dal nome gogolianamente parlante, che sembra ricalcare quella dei Guermantes/Saint-Loup in Proust : notiamo, a fil di lettura, come avviene l’incontro con Mme Karmanova, nella prima pagina del romanzo, quando egli, recandosi ad una funzione religiosa, scorge incuriosito l’Ingegneressa :
« нас обогналà внушительная дама в мeховом воротнике и, поднеся к глазам пенсне благожелательно взглянула на нас. Ее смуглое лицо было похоже на картинку «чичикова» (…) У нее в ушах висели серьги из коричнего камня с искорками »
Immediatamente, egli la assimila e la trasfigura attraverso la letteratura, e a causa del colore degli orecchini simile a quelli di un’illustrazione nell’edizione per bambini delle Anime morte, comincerà a sognare di lei. Simile è il procedimento dell’incontro di Marcel con l’elegantissima duchessa di Guermantes, intravista in chiesa, durante la celebrazione di un matrimonio e già trasformata nella sua immaginazione, grazie ai racconti d’infanzia sull’antica casata dei Guermantes, nel personaggio leggendario dei Genoveffa di Brabante :
« … »
L’effetto comico, non presente nell’analogo brano della Recherche, scaturisce non solo dalla differenza degli oggetti delle fantasticherie dei due narratori riguardo alle rispettive dame (una leggendaria principessa merovingia da una parte, dall’altra il non filiforme Cicikov in « marroncino picchiettatoNON TRADURRE »), ma soprattutto dalla connotazione sbagliata che il Narratore dà alla Dama-Cicikov, ai suoi occhi elegantissima e raffinata : l’errore di valutazione del bambino di Эн, che al pari di Marcel ammira le persone socialmente più in alto di lui, è palesato dallo scarto Guermantes – Karmanovy : quintessenza dell’eleganza, della cultura e del buon gusto, i primi, come i secondi sono semplicemente sussiegose « persone dotate di mezzi » dalle maniere volgari. Lenja non si avvede, avviluppato com’è nell’ambiente familiare, e protetto dalla sua fervida fantasia, a schermargli la realtà, che i Karmanov sono ricchi ma ignoranti, degli « snob » (per usare ancora un termine proustiano), con ridicole manie megalomani e di grandeur : si ostinano a dare nomi francesi alle stanze della casa, - l’ingegneressa pretende infatti che la sua stanza venga chiamata boudoir, preferisce le caramelle merci ai normali confetti (invero, anche perchè sono più economici) e chiama altezzosamente il figlio Serge invece che Sergej -. Nella piccola cittadina nella quale è ambientata la povest’, essi abitano nella facoltosa « Casa Janek », nella quale la famiglia del Narratore sogna poter abitare, e nella quale si trasferirà con gran soddisfazione dopo un certo tempo, segno di una qualche ascesa sociale. Non si può allora non pensare allo stesso sogno « immobiliare » molto più « in grande » di Marcel nella Recherche, che desidera trasferirsi nel Faubourg Saint Germain, a Parigi, il quartiere dell’alta nobiltà, e che nel terzo volume si trasferirà proprio in alcuni appartamenti di un’ala di palazzo Guermantes . Analogamente, l’amicizia sbilanciata fra Lenja e Serge Karmanov è un altro esempio di tale procedimento di « citazione con abbassamento semantico », perchè ricalca in alcuni momenti il rapporto fra Robert de Saint –Loup e il Marcel adolescente, in quanto entrambi subiscono il consueto processo di idealizzazione : se di Robert Marcel fantasticava così :
“déjà je me figurais qu’il allait se prendre de sympathie pour moi, que je serais son ami préféré ”
scontrandosi con l’apperente scostanza di lui:
“Cette insolence que je devinais chez M. de Saint-Loup, et tout ce qu’elle impliquait de dureté naturelle se trouva vérifiée par son attitude chaque fois qu’il passait à côté de nous, le corps aussi inflexiblement élancé, la tête toujours aussi haute, le regard impassible, ce n’est pas assez dire aussi implacable, dépouillé de ce vague respect qu’on a pour les droits d’autres créatures, (...) Ces manières glacées étaient loin des lettres charmantes que je l’imaginais encore il y a quelques jours, m’écrivant pour me dire sa sympathie ”NON TRADURRE
Allo stesso modo il Narratore di Город Эн, nonostante l’atteggiamento sarcastico di Serge, pensa al suo rapporto con lui negli stessi termini di quello fra Cicikov e Manilov, come un’amicizia ideale:
« Я пожал Сержу руку – мы с тобой, как Чичиков и Манилов -. Он не читал про них. Я рассказал ему, как они подружились, и как им хотелось жить вместе и вдвоем заниматья науками. Серж открыл шкаф и достал свои книги. – Вот Дон-Кихот, - показал мне Серж, – он был дурак.»
Sentimentale, con una tendenza a teatralizzare le emozioni, egli sogna : « Серж, ах Серж! », e redige diligentemente le sue « lettere a Serge » nelle quali raccontare tutte le piccole avventure e pettegolezzi della città. L’indole impudente e un po’ crudele di Serge, che è totalmente sordo al desiderio di amicizia del Narratore, completamente affascinato da lui, è la stessa di Gilberte Swann (la prima amica di Marcel-bambino, e futura moglie di Robert de Saint-loup). La somiglianza con Gilberte nel tratteggiamento di Serge è evidente nei due passi che raccontano il loro primo incontro con i protagonisti : la scena della celebre passeggiata « dal lato di Swann », a Combray, e la consueta passeggiata del piccolo Narratore per le vie della sua cittadina. In Proust come in Dobycin, i protagonisti si trovano per caso a guardare « dall’altra parte » (del giardino, attraverso una siepe, o della strada) e ad incrociare lo sguardo un personaggio che suscita in loro curiosità. In Proust :
«Сквоз изгород виднелась внутри парка аллея, осаженная жасмином. (…) Вдруг я застыл, словно изваяние, как это случается, когда появившийся перед нами предмет обращается не только к нашему зрению, н требует более глубокого восприятия и захватывает все нaше существо. (…) Глаза ее блуждали в моем направлении, не меняя равнодушного выражения и не подавая виду, будто они заметили меня, но взгляд их был пристальным и светился какой-то замаскированной улыбкой, которую я не мог истолковать, на основании полученных мною понятий о хорошем воспитании, иначе как свидетельство величайшего презрения; и ее рука в это самое время описывала в воздуке непристойное движение, которому, когда оно бывает публично обращено к незнакомому лицу, маленький словарь правил приличия, запечатлевшийся в моем уме, давал единственное значение – значение намеренного оскорбления.» (В сторону Свана. Ст. 167)
Solo poco dopo Marcel verrà a sapere che la ragazzina insolente è la figlia di Swann. Allo stesso modo, in Gorod N., in compagnia della governante Cécile, il Narratore vedrà Serge per la prima volta, senza ancor sapere che diverranno amici e che egli è il figlio dei Karmanovy :
«Через дорогу я увидел черненького мальчика в окне и подтолкнул Цецилию. Мы остановились и глядели на него. Вдруг он скосил глаза, засунул пальцы в углы рта и , оттянув их книзу, высунул язык. Я вскрыкнул в ужасе. Цецилия закрыла мне лицо ладонью.» (Город Эн. Ст. 21)
Il gesto osceno e la smorfia : ecco dunque il modo in cui Marcel e ed il Narratore di Эн incontrano il personaggio che provocherà in essi spavento, curiosità e desiderio dissimulato, durante una tranquilla passeggiata. Dal punto di vista prettamente microstilistico, notiamo che Dobycin sottolinea la lontananza quasi metafisica dei due personaggi, che si trovano ai lati opposti della strada, esattamente come Proust (che utilizzava la fitta siepe di gelsomini), come Proust, fa fermare il suo personaggio, e gli fa osservare attentamente l’oggetto della sua curiosità ; infine, alla stessa maniera di Marcel della Recherche, fa sì che il suo narratore descriva il gesto osceno con voluta lentezza, quasi dandogli un effetto di rallenty , fino al risultato finale. Dobycin però sembra qui manipolare la celeberrima situazione « proustiana » (celebre quasi al pari della scena del bacio della buona notte, o della petite madeleine) con un doppio fine : da un lato egli continua ad utilizzare l’ironia (nello spavento spropositato dell’ingenuo Narratore rispetto ad una semplice smorfia), dall’altro, egli dà al Narratore maggiore spessore psicologico grazie alla descrizione del primo rapporto interpersonale al di fuori del nido familiare, e delle prime delusioni affettive : la sua weltanschauung si farà da questo momento più complessa e la narrazione perderà gradualmente la prima persona plurale per diventare gradualmente in prima persona singolare.
Del personaggio del Narratore fa anche parte uno spiccato feticismo artistico, sorta di mania di collezionismo « visivo » di ogni genere di opera d’arte (anche architettonica, proverbiale è la precisione con la quale egli descrive ogni chiesa della sua cittadina), illustrazione, immagine, veduta, vignetta di libro. Dobycin affronta infatti con immutata ironia anche questo aspetto dello stile proustiano. Nel ricreare in chiave parodica il rapporto inscindibile per il Narratore fra arte e vita, così come lo era per Marcel e per Swann, suo alter ego, nella Recherche, lo scrittore di Brjansk dà al suo protagonista la loro stessa caratteristica di attribuire ad amici e conoscenti rassomiglianze con personaggi di romanzi, illustrazioni di libri, immagini di quadri e opere d’arte in genere : una scultura in una delle chiese visitate da Lenja assume ad esempio i tratti familiari della libraia Kussman, la Karmanova, come abbiamo visto, assomiglia al Cicikov in una illustrazione del volume delle anime morte per bambini, e ancora, l’infermiere Pshiborovskij e il compagno Andrej Kondratjev lo fanno pensare al ritratto di Nietzsche. Allo stesso modo Swann (così come Marcel)
«Сван всегда имел какое-то особенное пристрастие к нахождению на картинах старых мастеров не только общего сходства с окружающей нас действительностью, но того, что как будто напротив, наименее поддается обобщению именно индивидуальных черточек лиц знакомых нам людей; так например, в бюсте доже Лоредано работы Антонио Риццо он видел выдающиеся скулы и косые брови своего кучера Реми, как и вообще поразительное сходство с ним в красках Гирландайо –нос г-на де Паланси, в одном портрете Тинторетто – лоснившиеся от прорастания бакенбард щеки, ломаную линию носа, проницательный взгляд, припухшие веки доктора дю Бульбона» (B сторону Свана, ст. 265 – 266)
Esattamente come Swann, il Narratore di En. è un « collezionista » di visi e di personaggi, ma la sua acuta sensibilità artistica è ancora smorzata dall’ironia dell’autore, poichè i suoi raffronti ed i suoi vagheggiamenti si basano su exempla innegabilmente meno raffinati di quelli a cui Swann aveva abituato il lettore della Recherche. Egli, seppur dotato di uno spiccato e sincero senso estetico, è un « dilettante dell’arte » : bloccato nella sua Provincia cosmica, non può crescere che con la convinzione che persino la piu rozza delle chiesette del suo paese, quella « traslocabilie », o quella attigua al carcere, sia « bella », sia « arte », quando il preciso intento dell’autore è sottolinearne, al contrario, la differenza, ad esempio, con una cattedrale di Mosca, o per tornare alla Recherche, - opera letteraria che conta decine di descrizioni di cattederali e chiese, ed essa stessa definita tale da Proust -, con la famosa cattedrale di Chartres. Se le piccole chiesette della città del narratore sono modeste, le immagini ed i quadri di cui egli parla sono spesso delle mediocri riproduzioni di opere famose o di immaginette religiose. L’opera teatrale che tanto lo appassiona, così come la Phèdre recitata dalla Berma era stata la passione di Marcel, non è che la recita scolastica. Le sue frequenti ed ingenue « ekfrasis » sono a loro volta piccole parodie : invece delle ampie e dettagliate descrizioni dei quadri di Vermeer che troviamo nella Recherche, il Narratore descrive dettagliatamente le sue kartinki preferite, o invece delle vestaglie di Fortuny, egli rimane colpito dalle toilette chiassose ed ineleganti di Sophie Samokvassova o dell’ingegneressa Karmanova. D’altro canto la concezione puramente estetica della vita e della realtà lo spinge a « trasfigurare » anche l’oggetto del suo primo innamoramento : la coetanea Tussenka Siu, nella Madonna Sistina di Raffaello, la cui immagine egli aveva scorto nella riproduzione in una vetrina di un artigiano del paese (dunque, ancora abbassamento : non il quadro vero e proprio, ma una sua copia in vendita a poco prezzo). La trasfigurarazione del proprio oggetto d’amore nella figura di un celeberrimo quadro, è ancora una citazione del « feticismo » artistico alla Charles Swann, che in modo assolutamente analogo si innamora di Odette de Crécy, altrimenti cocotte d’alto bordo, di cui è infatuato solo perchè il suo viso gli ricorda un affresco del Botticelli che rappresenta Zéphora, figlia di Ietro, e che si trova, appunto, nella Cappella Sistina.
3a) «B Монументальной «И. Ступель» я заметил на стене картинку, похожую на краснощекенькую богородицу тюремной церкви. – Мадонна, - напечатано было под ней, - святого Сикста». (Город Эн. Ст. 39)
Навстречу нам шла стройненькая девочка. Чем-то она напомнила мне богородицу тюремной церкви и монументальной мастерской «И Ступелья». Приходящая француженка Мамам Сурир сопровождала ее. – Кто это? – Спросил я на бегу у Сержа. – Тусенька Сиу, - ответил он. (Город Эн. Ст. 44)
3b) Влюбившего Свана поразило ее (Одетты де Креси) сходство с Сепфорой, дочерью Иофора, чью фигуру можно видеть на одной из фресок Боттичелли, украшающих Сикстинскую Капеллу. (В сторону Свана, ст. 305)
In ultima analisi dunque, nell’economia del romanzo, l’autore oscilla fra parodia caustica del passato ed una effettiva sottile vena nostalgica , fra la descrizione cinica dell’ignoranza di un mondo perduto e la sofferta maturazione individuale di un personaggio dotato di umanità : e se non si puo concordare con N. Berkovskij e con E. Dobin, che furono i principali accusatori di Dobycin alla riunione del 25 marzo 1936 che pose fine alla carriera di Dobycin, è pure vero che Gorod En non è un’ opera di denuncia tout-court, ma come intuì A. Tolstoj, essa è anche un vago tentativo di resuscitarlo :
«Он (Добычин) сидел у себя под зеленым абажуром лампы, как в пробковой комнате Пруста, изолированной от жизни, и делал изысканное искусство для немногих, говорил о прошлом»
Con la sua abilità nel sapiente dosaggio dell’ ironia in letteratura, gia sperimentato nella forma del racconto brevissimo, Dobycin sembra da un lato aver ben assimilitato la lezione proustiana, come pretendevano i suoi critici al Sojuz pisatelej, dall’altro egli scrive un romanzo suo malgrado « nostalgico » dove l’età dell’infanzia fino alla perdita dell’innocenza è considerato un momento privilegiato di conoscenza e rimane intatto pertanto nella memoria. Ecco perchè viene creata una doppia prospettiva, dove situazioni o tematiche riconoscibili come « proustiane » ottengono in Gorod En un effetto straniante, poichè collocate in un contesto semanticamente più basso, dove le meschinerie umane, già messe in evidenza anche da Proust nella sua Recherche, risultano ancora più forti, esacerbate dalla rappresentazione di una realtà storica critica : l’mpero russo sull’orlo del collasso. Da qui scaturisce però, a seguito della stilettata ironica, la comprensione per il complesso personaggio del Narratore : dotato della stessa sensibilità estetica di Marcel o di Swann, egli è un esteta in potenza. Figlio di un medico nella sperduta provincia russa, la sua fervida immaginazione e la sua profonda sensibilità artistica, non possono essere stimolate che da opere molto modeste. Soggetto all’inevitabile snobismo del lettore, egli vi resiste però grazie alla sua disarmante ingenuità, che non trova spiegazione che alla fine del romanzo, quando il lettore scoprirà la sua miopia, e di conseguenza, la sua incapacità di vedere « chiaramente », « correttamente » il mondo. Una volta messi gli occhiali, questa distanza fra mondo reale e mondo costruito attraverso la riflessione fantasiosa si annulla, lasciando posto al dubbio : la chiusa della povest’ infatti si concentra intorno al personaggio di Tussenka, che si trova lontano, in Crimea, ed il narratore non può, gli occhiali sul naso, appurare se sia davvero attraente come la vedeva prima. Con tale dubbio a segnare la caduta delle illusioni del Narratore, Dobycin, come affermò anche il critico A. Belousov , fa « autocritica » riguardo proprio all’importanza della bellezza, fabbricando un enigmatico finale.
Translation - Russian Повесть Л. Добычина "Город Эн". Aнализ пародийной стилизации
На общем собрании ленинградских писателей 5 апреля 1936 года, А.Н.Толстой, в самый разгар кампании против формалистов, берет слово для рассмотрения неприятной истории, касающейся Л.И. Добычина, автора романа «Город Эн» . Добычин был подвергнут разгромной критике на заседании Союза писателей 25 марта того же года и несколько дней спустя исчез. Речь Толстого на фоне жестких критических выпадов его коллег звучала скорее оправдательной. Он попытался нарисовать более правильный, более объективный литературный и психологический портрет писателя, неоднократно упомянув при этом имя М.Пруста. По словам В.Бахтина, составителя Полного собрания сочинений и писем Л. Добычина (Санкт Петербург, 1999), вмешательство Толстого имело двойную цель: с одной стороны, «отвлечь» внимание от Добычина как «главного формалиста», указав некоторым образом на положительные качества его романа (которые рассматривались рьяными критиками как ностальгическое любование предреволюционной эпохой); с другой стороны, Толстой хотел указать на некоторые сомнительные литературные и дружеские связи Добычина (начиная от семьи Чуковских до М. Слонимского и бывших Серапионовых Братьев). В своей речи он назвал их «подстрекателями», которые необоснованно хвалили новизну его стиля, призывали его «писать как Пруст, как Франс, и т.д.». Толстой подверг их жесткой критике, дав понять при этом, что современная русская литература должна соревноваться с новыми зарубежными литературными образцами таких авторов, как являющиеся на сегодняшний день классиками М.Пруст и Дж.Джойс. В этой речи, однако, нас скорее интересуют слова А.Толстого, касающиеся писателя из Брянска (быть названным «советским Прустом» в 1936 г было скорей ярлыком, чем комплиментом). Роман Л. Добычина «Город Эн» действительно нельзя не сравнить с произведениями Пруста, с которыми, как нам кажется, он находится в пародийных отношениях. Речь в данном случае идет не просто о каких-то совпадающих штрихах или ситуациях (реминисценциях). Скорее, речь идет о ключах к пониманию всего романа, которые автор, как нам кажется, сознательно включает в текст для создания иронического контекста: он не просто воскрешает в памяти некоторые моменты/темы из «В поисках…», но создает точную пародию на него «на почве русской провинции». В своем романе Добычин рисует портрет русского провинциального общества эпохи, непосредственно предшествовавшей революции 1917 г., и хотя некоторые современные ему советские критики расценили роман как ностальгическое возвращение в «утраченные времена», проявив при этом непростительную литературную близорукость, он (роман), скорее является язвительным « конспектом воспоминаний » о вульгарном и ничтожном мире, который ведется от лица юного рассказчика.
Именно выбор фигуры рассказчика, персонажа без имени и чей возраст с трудом поддается определению (мы знаем только, что к концу повествования ему немногим более 15 лет, и можем только предполагать, что в начале романа мальчику было около девяти или десяти лет), указывает на стилистическую новизну произведения. Добычин выбирает в качестве главного героя своего романа воспитанного мальчика из хорошей семьи, который напоминает нам своих знаменитых литературных предшественников из «Детство» Л.Толстого и «Котик Летаев» А.Белого. Далее становится очевидно, что данный прием выбран автором именно потому, что был многократно использован ранее: его прецедентность позволяет автору манипулировать им, изнутри меняя стилистические правила. Если в литературе «ребенок-рассказчик» часто выступает как « enfant prodige » с необычно чувствительной натурой и высоким интеллектом, к необыкновенным способностям которого читатель успел «привыкнуть» благодаря вышеназванным произведениям, то здесь этот персонаж наделен иными качествами. Таким образом, читатель находится в замешательстве из-за созданного автором эффекта «отдаления»: герой, хотя и наделен определенной долей чувствительности, является абсолютно ненадежным в своих впечатлениях о мире, он погружен в мир ханжества и ничтожных ценностей, которые были совсем несвойственны его благородным литературным предшественникам и в которых полностью отражается определенный срез провинциального и невежественного русского общества начала 20 века.
Рассказчик, как удачно отметил Виктор Ерофеев, - « маленький веселый солдатик обывательской армии, который бойко рапортует об интригах и сплетнях» городка, в котором живет, как будто они являются важными событиями, стоящими глубоких размышлений и внимания света. Даже с лингвистической точки зрения автор полностью подчиняет своего героя взглядам взрослых и того «благонамеренного» общества, чьей неотъемлемой частью он является: в тексте он говорит «мы» вместо «я» и на протяжении практически всего романа герой употребляет глаголы в первом лице множественного числа . Именно этот стилистический прием является началом литературной «неувязки», «замыкания», который с одной стороны проводит явные параллели между героями и ситуациями романа «Город Эн» и некоторыми другими литературными произведениями (из которых основная часть реминисценций приходится на «В поисках…», начиная с фигуры главного героя: ребенка, сына уважаемого врача, обладающего чувствительной натурой и любовью к искусству и очень одинокого), с другой стороны он отдаляет, разъединяет их, при помощи семантического снижения образа, неожиданно помещая их в ситуации, кажущиеся читателю смешными, низкими, полностью лишенными всякого благородства.
Рассмотрим эту стилистическую процедуру на примере описания семьи Рассказчика: мать, которую он высокопарно называл maman, являющаяся в других литературных источниках фигурой благородной, здесь является женщиной невежественной, корыстной и амбициозной. Любительница денег, она плохо обращается со своими близкими и хочет обеспечить «выход в свет» своему сыну, которому прививает вульгарные ценности и пристрастия, достойные скорее Mme Verdurin, чем безупречной maman Марселя из «В поисках..». Тем не менее, читатель не может не заметить явные параллели между общественной жизнью семьи Рассказчика из города Эн и семьей Марселя, например в отношениях с могущественной семьей Кармановых с говорящей фамилией, которая во многом напоминает семью Германтов/Сен-Лу у Пруста. Рассмотрим, как происходит встреча с Мадам Кармановой на первой странице романа, когда герой направляется на религиозную службу и замечает Инженершу:
« …нас обогналà внушительная дама в мeховом воротнике и, поднеся к глазам пенсне благожелательно взглянула на нас. Ее смуглое лицо было похоже на картинку «чичикова» (…) У нее в ушах висели серьги из коричневого камня с искорками …»
Сразу же он ассимилирует и преображает ее образ сквозь призму литературы, и по причине цвета серег, похожего на тот, который был на иллюстрации детского издания Мертвых душ, начинает думать о ней. Этот эпизод очень похож на встречу Марселя с элегантной герцогиней Германтской, случайно увиденной в церкви, во время свадебной церемонии и уже преображенной в его фантазии, благодаря детским рассказам о древнем роде Германтов, в легендарную героиню Генуэфы Брабантской:
« … »
Комический эффект, отсутствующий в аналогичном отрывке из «В поисках…», происходит не только из-за разницы объектов фантазий двух рассказчиков в отношении дам (легендарная принцесса из династии меровингов с одной стороны и Чичиков в « marroncino picchiettato» с другой стороны). Причина скорее в неправильной коннотации, которую Рассказчик присваивает Даме-Чичиков, являющейся в его глазах образцом элегантности и утонченности: здесь мы наблюдаем ошибку оценки ребенка из города Эн, который также, как и Марсель, восхищается людьми, стоящими выше его на социальной лестнице. Внешне они кажутся квинтэссенцией элегантности, культуры и хорошего вкуса, но по сути своей и старинный род Германтов, и семья Кармановых являются всего лишь высокомерными «людьми со средствами » и вульгарными манерами. Мальчик не замечает, полностью опутанный паутиной семейных ценностей и защищенный своей богатой фантазией от реальности, что Кармановы – богаты, но невежественны. Они - «снобы» (используя прустовский термин), со смешной манией величия и пристрастием к роскоши. Только снобы называют комнаты своего дома по-французски, - инженерша требует, чтобы ее комнату все называли будуар, она предпочитает карамель мерси нормальным конфетам (еще и по той причине, что они дешевле) и высокопарно называет своего сына Серж вместо Сергей. В маленьком городке, в котором разворачивается действие повести, они живут в богатом «Доме Янека», в котором семья Расказчика мечтает поселиться и в которую она переезжает с большой радостью некоторое время спустя, что свидетельствует об их определенном подъеме по социальной лестнице. Нельзя при этом не вспомнить такую же мечту, хотя и гораздо большего масштаба, Марселя из «В поисках…», который желает переехать предместье Сен Жермен, в Париже, квартал высшей аристократии; в третьем томе он переезжает во флигель поместья Германтов . Аналогично, дружба между Леней и Сержем Кармановым – еще один пример «реминисценции со снижением семантики»: в некоторых моментах она напоминает отношения между Робером Сен-Лу и Марселем-подростком, так как оба главных героя переживают свойственный этому возрасту этап идеализации. Если Марсель воображал Робера следующим образом:
“déjà je me figurais qu’il allait se prendre de sympathie pour moi, que je serais son ami préféré ”
Сталкиваясь при этом с его внешней сущностью:
“Cette insolence que je devinais chez M. de Saint-Loup, et tout ce qu’elle impliquait de dureté naturelle se trouva vérifiée par son attitude chaque fois qu’il passait à côté de nous, le corps aussi inflexiblement élancé, la tête toujours aussi haute, le regard impassible, ce n’est pas assez dire aussi implacable, dépouillé de ce vague respect qu’on a pour les droits d’autres créatures, (...) Ces manières glacées étaient loin des lettres charmantes que je l’imaginais encore il y a quelques jours, m’écrivant pour me dire sa sympathie ”
В то же время Рассказчик из города Эн, несмотря на саркастическое отношение к нему Сержа, свои отношения с ним сравнивает с «идеальной дружбой» между Чичиковым и Маниловым:
« Я пожал Сержу руку – мы с тобой, как Чичиков и Манилов. - Он не читал про них. Я рассказал ему, как они подружились, и как им хотелось жить вместе и вдвоем заниматься науками. Серж открыл шкаф и достал свои книги. – Вот Дон-Кихот, - показал мне Серж, – он был дурак.»
Сентиментальный со склонностью театрализировать свои эмоции, он мечтает: « Серж, ах Серж! », и усердно составляет свои «письма к Сержу », в которых рассказывает все свои маленькие приключения и сплетни города. Наглая и немного жестокая натура Сержа, абсолютно глухого к дружеским порывам Рассказчика, который полностью очарован им, очень напоминает характер Жильберты Сван (первая подруга Марселя-мальчика, и будущая жена Робера Сен-Лу). Сходство Сержа с Жильбертой очевидно после сравнения двух отрывков, которые описывают их первую встречу с главными героями: сцена знаменитой прогулки «по направлению к Свану», в Комбре, и обычная прогулка маленького Рассказчика по улицам своего городка. У Пруста, как и у Добычина, главные герои смотрят «с другой стороны» (сада, сквозь изгородь или через улицу) и встречаются взглядом с новым персонажем, который вызывает их любопытство. У Пруста:
«Сквозь изгородь виднелась внутри парка аллея, осаженная жасмином. (…) Вдруг я застыл, словно изваяние, как это случается, когда появившийся перед нами предмет обращается не только к нашему зрению, но требует более глубокого восприятия и захватывает все нaше существо. (…) Глаза ее блуждали в моем направлении, не меняя равнодушного выражения и не подавая виду, будто они заметили меня, но взгляд их был пристальным и светился какой-то замаскированной улыбкой, которую я не мог истолковать, на основании полученных мною понятий о хорошем воспитании, иначе как свидетельство величайшего презрения; и ее рука в это самое время описывала в воздуке непристойное движение, которому, когда оно бывает публично обращено к незнакомому лицу, маленький словарь правил приличия, запечатлевшийся в моем уме, давал единственное значение – значение намеренного оскорбления.» (В сторону Свана. Ст. 167)
Только через некоторое время Марсель узнает, что эта нахальная девочка – дочка Свана. Таким же образом, в «Город Эн» Рассказчик, гуляющий по улицам в компании гувернантки Цецилии, видит Сержа в первый раз, не зная еще, что они станут друзьями и что он является сыном Кармановых:
«Через дорогу я увидел черненького мальчика в окне и подтолкнул Цецилию. Мы остановились и глядели на него. Вдруг он скосил глаза, засунул пальцы в углы рта и, оттянув их книзу, высунул язык. Я вскрыкнул в ужасе. Цецилия закрыла мне лицо ладонью.» (Город Эн. Ст. 21)
Непристойный жест и гримаса: вот как происходят встречи Марселя и Рассказчика с новыми героями повествования, которые вызывают у них испуг, любопытство и скрытое желание. С собственно стилистической точки зрения заметим, что Добычин подчеркивает почти метафизическое значение расстояния между двумя персонажами, оказавшимися по разные стороны улицы; точно таким же образом Пруст (использующий густую изгородь из жасмина) останавливает своего героя и заставляет внимательно рассматривать объект своего любопытства. Наконец, в той же марселевской манере из «В поисках…» он заставляет своего рассказчика описывать непристойный жест с сознательной медлительностью, придавая ему почти кинематографический эффект замедления, до его конечного результата. Однако, как нам кажется, Добычин использует известнейшую прустовскую сцену (знаменитую в такой же степени, как поцелуй с пожеланием спокойной ночи или печенье мадлен) с двойной целью: с одной стороны, он продолжает использовать иронию (чрезмерный испуг простодушного Рассказчика вызван безобидной гримасой), с другой стороны, он придает фигуре Рассказчика психологическую выпуклость благодаря описанию первого межличностного контакта вне семейного гнезда и первых эмоциональных разочарований: с этого момента его мировоззрение (weltanschauung) становится более сложным и повествование постепенно теряет первое лицо множественного лица и становится первым лицом единственного числа.
Частью портрета Рассказчика является также ярко выраженный художественный фетишизм, некая страсть к визуальному коллекционированию произведений любого рода (художественных и архитектурных – поражает точность, с которой он описывает каждую церковь своего городка): иллюстраций, изображений, видов, книжных виньеток. С неизменной иронией подходит Добычин и к этой особенности прустовского стиля. Для воспроизведения в пародийном ключе неразрывной связи между искусством и жизнью, той связи, которая существовала для Марселя и Свана (его alter ego), в «В поисках…», писатель из Брянска наделяет своего героя их способностью находить у своих друзей и знакомых сходство с героями романов, книжными иллюстрациями, изображениями картин и произведений искусства вообще: одна из церквей напоминает Лене владелицу книжного магазина Кусман; Карманова, как мы уже видели, напоминает Чичикова, как он изображен на одной из картинок детского издания Мертвых душ; фельдшер Пшиборовский и товарищ Андрей Кондратьев напоминают ему портрет Ницше. В то же время Сван (так же как и Марсель)
«… всегда имел какое-то особенное пристрастие к нахождению на картинах старых мастеров не только общего сходства с окружающей нас действительностью, но того, что как будто напротив, наименее поддается обобщению именно индивидуальных черточек лиц знакомых нам людей; так например, в бюсте доже Лоредано работы Антонио Риццо он видел выдающиеся скулы и косые брови своего кучера Реми, как и вообще поразительное сходство с ним в красках Гирландайо – нос г-на де Паланси, в одном портрете Тинторетто – лоснившиеся от прорастания бакенбард щеки, ломаную линию носа, проницательный взгляд, припухшие веки доктора дю Бульбона» (B сторону Свана, ст. 265 – 266)
Точно так же, как Сван, Рассказчик из города Эн – «коллекционер» лиц и персонажей, но его острое художественное чутье заглушается авторской иронией, поскольку его сравнения и предметы любования основываются на примерах несомненно менее утонченных, чем те, к которым Сван приучил читателя в «В поисках…». Он, хотя и наделен ярким и искренним чувством прекрасного, остается «дилетантом в искусстве»: замкнутый в космосе своей Провинции, он не может расти с другим убеждением, чем то, что даже самая грубая церквушка его городка, военная или примыкающая к тюрьме, является «красивой», является «образцом искусства», в то время как целью автора является подчеркнуть, наоборот, разницу, например между ней и Московским собором, или возвращаясь к «В поисках…», - литературному произведению, которое насчитывает десятки описаний соборов и церквей, включая и ту, о которой пойдет речь , - между ней и Шартрским собором. Маленькие церквушки городка рассказчика очень скромны, а изображения и картины, о которых он говорит, являются зачастую посредственными репродукциями знаменитых картин или религиозными образками. Опера, которая так сильно его увлекает, так же как Федра в исполнении Бермы стала страстью Марселя, оказывается ничем иным, как школьной постановкой.
Его частые и наивные «экфрасисы» представляют собой маленькие пародии: вместо обширных и подробных описаний картин Вермеера, которые мы находим в «В поисках…», Рассказчик подробно описывает свои любимые картинки, вместо одеяний Фортуны его поражают кричащие и безвкусные туалеты Софи Самоквасовой или инженерши Кармановой. С другой стороны чисто эстетическое восприятие мира и реальности толкает его на «преображение» объекта своей первой влюбленности: свою ровесницу Тусеньку Сиу он «превращает» в Сикстинскую Мадонну Рафаэля, чье изображение он видел на репродукции в одной из мастерских городка (снова снижение: не настоящая картина, а ее дешевая копия для продажи). Преображение собственно объекта любви в образ со знаменитой картины является очередной реминисценцией художественного фетишизма Шарля Свана, который точно таким же образом влюбляется в Одетту де Креси, великосветскую кокотку. Он влюбился в нее только потому, что ее лицо напоминало ему фреску Боттичелли с изображением Сепфоры, дочери Иофора, которая находится именно в Сикстинской Капелле.
3a) «B Монументальной «И. Ступель» я заметил на стене картинку, похожую на краснощекенькую богородицу тюремной церкви. – Мадонна, - напечатано было под ней, - святого Сикста». (Город Эн. Ст. 39)
Навстречу нам шла стройненькая девочка. Чем-то она напомнила мне богородицу тюремной церкви и монументальной мастерской «И Ступелья». Приходящая француженка Мамам Сурир сопровождала ее. – Кто это? – Спросил я на бегу у Сержа. – Тусенька Сиу, - ответил он. (Город Эн. Ст. 44)
3b) Влюбившегося Свана поразило ее (Одетты де Креси) сходство с Сепфорой, дочерью Иофора, чью фигуру можно видеть на одной из фресок Боттичелли, украшающих Сикстинскую Капеллу. (В сторону Свана, ст. 305)
Таким образом, автор колеблется между язвительной пародией на прошлое и настоящей ностальгией, между циничным описанием невежества утраченного мира и хроникой выстраданного взросления героя-гуманиста. И хотя нельзя полностью согласиться с Н.Берковским и Е.Добиным, главными обвинителями Добычина на собрании 25 марта 1936, положившему конец карьере Добычина, тем не менее, это правда, что «Город Эн» не является всего лишь разоблачением «утраченных времен». Этот роман, как правильно заметил А.Толстой, оказался слабой попыткой найти (воскресить) эти времена:
«Он (Добычин) сидел у себя под зеленым абажуром лампы, как в пробковой комнате Пруста, изолированной от жизни, и делал изысканное искусство для немногих, говорил о прошлом»
Тонкий мастер иронии, каким он себя показал в своих коротких рассказах, Добычин с одной стороны, как нам кажется, хорошо усвоил прустовский урок, как заявляли его критики в Союзе писателей; с другой стороны, он пишет «ностальгический» роман, в котором детский возраст до потери невинности рассматривается как момент, занимающий привилегированное положение в сознании и поэтому остается нетронутым в памяти. Вот почему в романе создана двойная перспектива, при помощи которой ситуации и темы, знакомые читателю как прустовские, получают в «Город Эн» эффект отдаления. Помещенные в семантически сниженный контекст, человеческая мелочность и ограниченность, уже описанная Прустом в «В поисках…», кажутся еще более омерзительными на фоне исторической реальности: русская империя на краю гибели. Однако авторская ирония также рождает понимание и сочувствие сложному характеру главного героя: наделенный в той же мере чувством прекрасного, что и Марсель, и Сван, он является всего лишь потенциальным эстетом. Сын врача в затерянной русской провинции, его буйная фантазия и глубокое художественное чутье не находят других стимулов, кроме очень посредственных произведений. Однако снобизм читателя полностью растапливается обезоруживающей наивностью героя, которая находит свое объяснение лишь в конце романа, где читатель узнает о его близорукости, и, как следствие, о его неспособности видеть мир «ясно» и «правильно». После того, как герой одел очки, эта дистанция между реальным миром и миром, построенным его фантазией, сводится к нулю, оставляя место сомнению: завершающая часть романа фокусируется на Туссеньке, которая находится далеко, в Крыму, и рассказчик не может выяснить, так ли она хороша будет ему казаться сейчас, когда он в очках, как казалась ему раньше. Для Добычина это сомнение, означающее крушение иллюзий Рассказчика, было, по словам критика А.Белоусова , своеобразной «самокритикой» его собственного отношения к прекрасному, что и вдохновило его на создание такой загадочной концовки романа.
English to Belarusian: Smartphone UI localization General field: Tech/Engineering Detailed field: IT (Information Technology)
Source text - English The contact\'s size has exceeded the tag\'s capacity. Some phone fields will not be written.
Easy mode uses a simpler Home screen layout with larger fonts and icons, all of which allow you an easier way to use the phone.
Call in progress
Music roaming
Exit easy mode?
Forget network
Medium saving
Auto-makeup
Storage unmounted. Recording stopped.
Lighten
Auto drop back to a voice call
Contacts
The contact\'s size has exceeded the tag\'s capacity. Some email fields will not be written.
Power Saving
Can\'t exit during phone call
%1$s memory freed up
Higher
B/W
Save username and password for the website
Ringtone
Locating service is provided by Baidu Maps and Google Maps and users will have to wait for providers to return locating results.
Translation - Belarusian Кантакт перавысіў дапушчальны памер. Некаторыя тэлефонныя палі не будуць захаваныя.
У лёгкім рэжыме выкарыстоўваецца прасцейшы выгляд Галоўнага экрану з буйнымі шрыфтамі і іконкамі, што значна спрашчае карыстанне тэлефонам.
Выконваецца званок
Прайграванне музыкі
Выйсці з лёгкага рэжыму?
Забыцца пра сетку
Захаванне носьбіта (медыяфайла)
Аўта-макіяж
Запамінальная прылада адлучана. Запіс спынены.
Зрабіць святлей
Аўтаматычны зварот да аўдыёвызаву
Кантакты
Кантакт перавысіў дапушчальны памер. Некаторыя тэлефонныя палі не будуць захаваныя.
Энэргазберажэнне
Немагчыма выйсці падчас тэлефанавання
Вызвалена % 1 $ памяці
Вышэй
Ч/Б
Захаваць імя карыстальніка і пароль для вэб-сайта
Рынгтон
Вызначэнне месцазнаходжання выконваецца пры дапамозе сэрвісаў Baidu Maps і Google Maps, чаканне вынікаў пошуку можа заняць некаторы час.
English to Belarusian: Smartphone marketing description General field: Marketing Detailed field: Telecom(munications)
Source text - English Attractive colors, stylish shape
The *** features a proven polycarbonate cover in a wide variety of colors enhanced with CNC technology for a sleek and streamlined touch and feel.
White
Universal, yet individual. The back cover is created using high-temperature processing for a consistent rear finish.
Mint green
The mint green *** has a transparent layer of additional UV coating to keep the back cover fresh and shiny for a long time.
Champagne gold
This back cover is spray-painted using the same method as the blue version, however the finish of the champagne gold version provides the *** with a luxurious touch.
Blue
The cover of the blue edition is spray-painted at 85°C. This method provides the cover with its glossy and soft surface.
*** Convenient and secure access
Our proven *** fingerprint sensor is conveniently placed on the front side of the *** for fast and reliable access.
Easy navigation with ***
Fingerprint recognition in 0.2s
*** mAh batteryEnough power to get you through the day
Translation - Belarusian Прывабныя колеры, стылёвая форма
Задняя частка *** выканана з полікарбанату з падвойнай ЛПК-апрацоўкай, якая надае корпусу непаўторную гладкасць.
Белы
Універсальнасць, і ў той жа час яркая індывідуальнасць - вось адметныя рысы гэтай версіі. Тэхналогіі высокатэмпературнай апрацоўкі задняй часткі корпуса гарантуюць высокія эксплуатацыйныя характарыстыкі.
Мятна-зялёны
Версія *** , выкананая ў мятна-зялёным колеры, пакрыта дадатковым празрыстым слоем, што бароніць яе ад ультрафіялетавых прамянёў і захоўвае глянцавы корпус у бездакорным выглядзе доўгі час.
Залаты
Задняя частка корпуса афарбавана тым жа метадам распылення, што і мадэль сіняга колеру. Аднак асаблівая фінішная апрацоўка залатой версіі прыдае ёй сапраўды раскошны выгляд.
Сіні
Корпус афарбаваны метадам распылення пры награванні да 85°C для стварэння мяккай глянцавай паверхні.
*** Зручны і бяспечны доступ
Наш надзейны сканар адбіткаў пальцаў *** змешчаны на франтальнай панэлі смартфона, каб забяспечыць хуткі, зручны і бяспечны доступ да ***.
Зразумелая навігацыя з дапамогай ***
Хуткасць распазнання адбіткаў - 0,2 с
Батарэя *** МА/ч Энергія, якой Вам хопіць на цэлы дзень
More
Less
Translation education
Master's degree - Minsk State Linguistic university
Experience
Years of experience: 28. Registered at ProZ.com: May 2010.
Expertise